class="p1">— Пацаны, — сказал молодой человек, — вы, случайно, не с ума спятили?
— А в чем дело? — Мы немножко оробели.
— Вы знаете, что будет с этими деревьями через миллион лет?
— Нет, не знаем.
— Я в седьмом классе и все знаю.
Этот молодой человек был одет щеголевато: длинные брюки, начищенные до блеска полуботинки, белоснежная косоворотка.
— Пацаны, — продолжал он, — из этих деревьев через миллион лет получится антрацит. Вы знаете, что такое антрацит?
Нет, мы не знали, что за штука такая антрацит.
— Это каменный уголь, — пояснил семиклассник. И пошел дальше своей дорогой.
Нас было несколько мальчишек, и все мы словно языки проглотили.
О чем говорил этот щеголь? Какой каменный уголь? Это же невероятно! Это ужасно! В конце концов, это жутко!
Мы молча разошлись. Я и брат поднялись к себе домой и долго смотрели на тополя. Нет, это невероятно: никогда не превратятся в уголь эти стройные, сильные красавцы!
С тем мы улеглись и уснули…
Ночью тополя вдруг рассердились. Они, словно сговорившись, так раскачались, что подняли бурю. Такую сильную, что на чердаке стоял сплошной вой. Об этом бабушка утром рассказала, потому что мы с братом спали крепким сном и на этот раз ничего не слышали.
Ночью бушевала буря, а к утру тополя, как видно, устали, и стало тихо. Засветило солнце. Как ни в чем не бывало.
Но тополя ночью, наверное, переборщили: один из них так низко пригнулся к земле, что больше не смог выпрямиться и рухнул. А рухнув, перегородил улицу, и все фаэтоны вынуждены были ездить по другим улицам.
Мы с братом бросились со двора: неужели зеленый гигант валяется на земле?
Да, совершилось немыслимое: тополь лежал поперек улицы. И на его стволе, как на огромном мосту, перекинутом через реку, пританцовывали мальчишки. Им, казалось, было очень весело оттого, что немыслимый гигант лежит «во прахе и пыли», как лермонтовский гладиатор. Мы с братом даже обомлели. Как, тополь на земле? Тополь повержен? Кем? Какая сила одолела его? Ведь сама небесная молния ничего не могла поделать с ним…
И тут как раз появился наш старик сосед. Он глядел на дерево, на мальчишек, плясавших на теле его, на ветки, раскинувшиеся в стороны…
Глядел и улыбался.
— Свалился-таки? — сказал он, обращаясь к нам.
— Мы не видели этого, — сказал я.
— Ты, наверное, дрыхнул?
— Да, спал.
— А я видел, — сказал старик. — Человек не должен много спать, а то проглядит многое. Когда у этого молодца подкосились ноги, вдруг что-то хрустнуло. Я подумал, что это земля раскалывается. А потом над головой что-то ухнуло. Я решил, что это пушка стрельнула над самой головой. Я приподнялся, глянул в окно — и вижу, как на меня валится этот великан. Ну, думаю, пропал мой дом. Однако не достал, только веточками прошелся по стенке. Пыль обмел. Всего-то навсего…
Старик говорил об упавшем дереве уважительно, как о живом соседе. Мы очень пожалели, что в эту ночь спали как убитые.
— Послушайте, — продолжал старик, — представьте на минутку, что этот тополь был бы человеком-великаном. Кто бы для него смастерил гроб, чтобы похоронить его? Как вы думаете — кто?
Мы этого не знали. Да и кто это мог знать?! Просто такие мысли нам в голову и не приходили. Черт знает что — гроб для дерева!
Пока старик беседовал с нами, пришли какие-то люди с пилами и топорами. Они целый день распиливали ствол в нескольких местах; обрезали суки и ветви и оттаскивали расчлененное дерево в стороны, расчищая улицу. А к вечеру появились аробщики, они погрузили — с огромным трудом! — части ствола на арбы и увезли куда-то.
Мы долго не могли привыкнуть к тому, что тополиная семья вдруг уменьшилась. Казалось, вырвали гигантский зеленый клык в ряду крепчайших гигантских клыков.
Весьма возможно, что это был первый в нашей жизни шок: значит, гигант, которому сулили миллион лет жизни, может погибнуть запросто, за здорово живешь?!
— Дедушка, — спросил я нашего старика соседа, — что случилось с тополем? Отчего это он?.. А?
— Очень просто, — сказал старик.
— Да, наверно, просто, — согласился я.
— Просто-то оно просто, да не совсем. Этот тополь пал жертвой собственной гордыни. Не надо было злиться, сынок. Не надо было дуть с такой силой. Захотелось ему себя показать — вот и надорвался. Всегда надо быть добрее… Понял?
— Может, его разозлили? — спросил я.
— Может, это дети? — сказал мой брат.
— Все может быть. — Старик набил свой чубук табаком, зажег его от солнца с помощью увеличительного стекла. — Слушайте меня: чем ты сильнее, тем будь добрее. Это вам ясно или не ясно?
Мы сказали, что ясно, хотя было не совсем так. По правде говоря, с чего это малодушничать, если сила из тебя наружу прет?
Однако старик решил вдолбить в наши неразумные головы свою странную мысль.
— Вот если бы этот, — он указал на пустое место, где красовался тополь, — понимал, что не следует дуть так яростно, что не следует пугать людей и нагонять тучи на ясное небо, он бы здравствовал и по сей день. А то вон, наверное, печи им топят. Вот как бывает на этом свете…
Мы больше старика ни о чем не спрашивали. Но хорошо уяснили одно: первый урок не пошел на пользу тем, другим тополям: они время от времени продолжали бешено веять и нагонять страшные тучи с громами и молниями во чреве. И как-то жаль было их: такие большие и такие неразумные!
БАБУШКА И КРУГЛЫЕ ХЛЕБЦЫ СО СВЕЖИМ СЫРОМ
Я смотрю вдаль. Но не в ту, которая впереди. А которая позади, за грядами лет. Невооруженным глазом ничего не видать. Поэтому на помощь приходит сердце. Оно помогает. Оно зорче всякого глаза, даже самого острого. Таково свойство этого комка из мышц, день и ночь не знающего покоя.
Смотрю и вижу свою бабушку Фоти́нэ. Она такая старая, такая сухонькая, такая добрая и такая сильная.
Старой, очень старой она казалась мне тогда, в ту пору, когда мне было ровно двенадцать лет. Я пытаюсь скорректировать свои ощущения: да, разумеется, бабушка была очень стара, лет ей было этак за сорок. И мне было жаль ее. И брату моему Володе было жалко ее. Наверное, поэтому мы с ним очень часто доводили ее до слез своими жестокими шалостями.
А сухонькой была она по-настоящему: легкая, морщинистая, со впалыми щеками. Это жизнь сделала ее такою. А от рождения была она пухленькой. И девочкой росла она
